Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель
Глава четырнадцатая. Немного личного
В двенадцать часов Иван Дмитриевич с закрытыми глазами лежал в постели. В прошлую ночь он почти не спал – ночлежный дом, арест Добрянского, допрос, но, теперь, несмотря на рюмку водки, давила усталость, спать не хотелось. Слишком много впечатлений, о которых следовало бы подумать. Притом надо было подумать об усилившихся болях во всем теле – всего сорок пять, а ощущения шестидесятилетнего старца, разбитого подагрой, желудочными коликами и непонятными болезненными ощущениями.
Сон, казалось, обходил Путилина, вначале повернулся на один бок, кулаком ударив по подушке, потом на второй. Спустя некоторое время поднялся, засветил стоящую на прикроватном столике свечу, огонёк горел и, повинуясь глубокому дыханию Ивана Дмитриевича, вился и плясал, словно маленький мотылёк, прилетевший опалить крылья в горячем пламени. Почему—то вспомнились первые годы службы, самые тяжёлые, когда пришлось жить на мизерное жалование, прозябать на должности писаря, имея честолюбивые планы, добиться большего и, если бы не помощь брата Василия, пошедшего по пути землеустройства, пришлось бы перебиваться с воды на квас, а ведь надо и мундир справить, и сапоги обновить.
Намучился тогда.
Путилин присел на кровать, провёл рукой по лицу.
Сколько лет прошло, а воспоминания свежи. В особенности, когда шёл на ватных ногах для сдачи экзаменов по полному гимназическому курсу, а до этого сидел три года целыми вечерами, не зная отдыха, иногда от отчаяния бросал заниматься, когда не получались некоторые предметы. Не шёл французский язык, но железная воля ещё тогда указывала, что на службе Иван Дмитриевич добьётся многого. Вот и сидел теперь статский советник Путилин, исполняющий должность начальника сыскного отделения санкт—петербургской полиции, обласканный монаршей милостью и наградами, на кровати и смотрел на свои руки, словно по ним хотел прочитать грядущую судьбу, потом поморщился. Снова кольнуло под рёбрами, да так, что в глазах разноцветные круги поплыли.
Что за напасть такая? Все, о чем в молодые годы помыслить не мог, теперь есть. Квартира, а не угол на самой окраине, из которой не лошадьми, пешком добирался, ради экономии так нужных денег, сам начальствуешь над отделением. Правда и над тобой немало сидит больших голов, но главное, хоть и подгоняют порой, но не лезут с советами, как вести то или иное расследование.
Сон не шёл, Иван Дмитриевич нащупал тапки и подошёл к окну. Нравилось ему так стоять, когда выпадала свободная минутка. Тишина, теплится единственный фонарь на улице Теряева, от этого света земля совсем белая, словно зима и не отступила, а продолжает укрывать улицы снежным покрывалом. Вот и ущербный месяц нацелил острые рога на мерцающие яркими красками звёздочки.
Благодать!
И разве могут при такой красоте свершатся злодеяния? Оказываются, могут, вот давече имел беседу, так Иван Дмитриевич называл допросы, с Симоном Фридманом, среди мазуриков и вновь заведённой картотеке имевшим кличку Симка Чёрный, и спросил, что так неймётся в жизни? Ответ поразил своей откровенной невозмутимостью – скучно. Он, подлец, потомственному почётному гражданину Ивану Дерябину продал, назвавшись крестьянином Тверской губернии Иваном Михайловым, по акту, совершенному у нотариуса Лисенкова, рекрутскую квитанцию, оказавшуюся, как полагается, фальшивою. Благодаря стечению обстоятельств, Божьей воле, а более проницательности Миши Жукова Симка был задержан у себя на родине в Бобруйском уезде Минской губернии, где Фридман перед родственниками предстал в виде богатого человека, которому позволено селиться в любом месте Российской Империи. Симка, слава Богу, черту не переходит, кровью руки не обагряет, мошенничеством и обманом живёт. А вот иные… Взять, хотя бы Голдыша, зачем птичника стоило убивать, непонятно. Ну, забрал деньги и гуляй себе, кути, ан нет, обязательно надо обагрить руки. Это ж висит в душе до судного дня, никто не избавит от мыслей. Как бы Голдыш не хорохорился, а все одно покоя нет. А сколько таких Петек землю топчет, вот сию минуту стоит Иван Дмитриевич, состояние умиротворено, а кто—то с окровавленным ножом или топором в руке над убитым стоит и барыши подсчитывает.
А вспомнить есть что. Иной раз диву даёшься, когда злоумышленник жизни лишает другого за пару копеек, как в том деле, что произошло на Васильевском. Двух старух зарезали, как курят, взяв в виде добычи – двенадцать копеек и три дырявые кофточки.
Куда катится мир? В какую пропасть?
Приближается семьдесят пятый год, а с ним и четверть века службе царю и Отечеству, пора подумать о покое. Хотел денег скопить, чтобы домик где—нибудь в Псковской или Новгородской губерниях купить, там все—таки подешевле, но все равно денег нет. Не сподобился подношения брать. Когда в первый раз подарком пытались одарить, побагровел, сил не осталось на крик, только такие слова из себя сиплым голосом выдавил, что до сих пор в ушах стоят.
Глава пятнадцатая. Ох уж эти гимназисты!
– Не думал, что попадётся Холодович на голдышеву уловку, – произнёс Жуков по дороге на Большую Морскую.
– Молод ещё, – устало проговорил Путилин и добавил с сожалением, – и глуп.
– Но мы—то молодцы…
– Просто нам повезло, – оборвал восторги Миши Иван Дмитриевич, – иначе пришлось бы разрываться между Стрельной и Сытнинским.
– Да, Иван Дмитрич, – все—таки решился спросить Жуков с надеждой, а вдруг начальник отменит распоряжение по поводу поездки в Стрельну, – мне ехать?
Путилин даже не взглянул на помощника и не ответил, отчего Мише стало неуютно, и он решил сразу же направиться на Варшавский вокзал.
У сыскного отделения Иван Дмитриевич первым сошёл на мостовую, внутри чувствовал опустошение. Словно целый день носил на плечах непосильный мешок и здесь враз его сбросил. Убийцы найдены, а на душе скребут кошки. На что надеяться злодеи? Да. Не всех удается словить и прижать собранными сведениями, но что для убийц человеческая жизнь, вон намедни кухарка лишила жизни хозяйку и двоих детей, мал мала меньше, утюгом размозжила головы и что получила для себя? Пять ночных сорочек и немного нового белья. Куда катится мир? Куда?
– Иван Дмитрич, – раздался голос Миши позади, Путилин обернулся.
– Да.
– Разрешите мне отлучиться? – с какой—то скрытой издёвкой произнёс Жуков и добавил виновато, почувствовал, что переборщил с иронией, – Иван Дмитрич, вы ж поручили съездить в Стрельну, расспросить о гимназистах.
– Не держу, – бросил Путилин и, размахивая тростью, пошёл в сыскное, у двери обернулся, вечером жду с докладом.
– Вези наВаршавский, – Миша наклонился вперёд и хлопнул возницу по спине, – поспеши. Мне на поезд надо поспеть.
До одиннадцати часов время было, поэтому Жуков неспешным шагом прошел к кассам, где к пятидесяти копейкам казённых денег добавил пятиалтынный своих, чтобы ехать в вагоне первого класса. Заурчал живот, с утра не было во рту ни маковой росинки, поэтому зашёл в буфет, где с двумя чашками горячего ароматного чая откушал свежую кулебяку. В поезде, удобно устроившись, сытость дала знать и Миша продремал всю дорогу, пока проводник осторожно не тронул за плечо:
– Ваше Благородие, – глаз намётан у железнодорожного служителя, учен, как к кому можно обратиться, – через пять минут Стрельна.
Жуков потянулся. Не успел и глаз закрыть, как казалось, ан смотришь и нужная станция.
Иван Иванович держал в руках полученную из Гатчины телеграмму. Приятно осознавать, что почтовые чиновники не положили под сукно присланную из столичного сыскного отделения бумагу, а ответили сразу же, без излишней проволочки. Соловьёв сам намеревался отправиться в уездный город, так, казалось, будет и быстрее и правильнее. Но вот, чтобы так. По чести не ожидал.
«Степанов Еремей Петров, Казанская, дом госпожи Литвиновой, – ещё раз прочитал Иван Иванович, – хорошо, что недалеко».
– Да, – надворный советник повернулся к дежурному чиновнику, – если мной будут интересоваться, то я опрашиваю свидетеля по делу гимназиста Мякотина и буду в сыскном через, – Соловьёв достал из кармана жилетки брегет на толстой серебряной цепочке, – часа два – три.
– Хорошо.
Иван Иванович предпочитал пешие прогулки поездкам на колясках и экипажах. Он чувствовал себя более молодым, поддерживая себя в хорошей физической форме. Не всегда, но иной раз приходилось применять и кулаки при задержании или других обстоятельствах, когда жизни его или других агентов угрожала смертельная опасность.
Улица встретила надворного советника свежестью и солнцем, что пришлось прикрыть глаза от яркого света. Соловьёв тяжело вздохнул, по такой вот погоде, когда только и хочется приятного тепла после петербургской хляби, перемешанной убежавшими днями с зимним морозом, от которого горело лицо. А теперь иди и выясняй, кто соизволил взять на себя роль Господа Бога.
